В 2024 году Александру Вертинскому исполнилось 135 лет.
Мы беседуем с народным артистом России Олегом Погудиным о его новом альбоме «Песни Александра Вертинского».
- Олег Евгеньевич, первый ваш альбом с песнями Александра Вертинского вышел в 1998 году. Больше, чем четверть века назад. Естественно, с тех пор изменилось очень много, не могли бы вы рассказать об этом…
- Действительно, изменилось многое. Четверть века назад я был молодым артистом, а Вертинский – артистом, актуальность и нужность песен которого приходилось доказывать. Мы с ним в каком-то смысле были в одном положении. Не входящий ни в одну тусовку молодой исполнитель со старомодным репертуаром. И слегка странный певец, рассказывающий о «бананово-лимонном Сингапуре». Но, как писал Элиот: настоящим делом художника является ремонт старых кораблей. Новый альбом я записывал спустя 80 лет после единственной записи Александра Николаевича на пластинку в СССР. И ровно в том же возрасте… Прошла четверть века и Александр Николаевич уже классик, да и ваш покорный слуга удостоен и званий, и наград и хвалебных эпитетов.
- В одном из журналов, говоря о вас, процитировали строку Пастернака о Блоке – «прославленный не по программе» …
- И это в полной мере относится и к Вертинскому. Александр Николаевич обрадовался бы такому поэтическому определению, он же говорил о себе: «Я выхожу на сцену как поэт», но у вас издание все же музыкальное, а не литературное, поэтому мне хочется немного поговорить о музыке песен Вертинского...
- Говорят, что он не знал нот…
- В своих воспоминаниях Вертинский написал о начале своей карьеры: «Петь я не умел! Поэт я был довольно скромный, композитор тем более наивный! Даже нот не знал…»… И вот это «не знал» в молодости под пером биографов превратилось в «не знал никогда». Вы понимаете, у Александра Николаевича была подлинная слава: огромная дискография, постоянные аншлаги, восторженные отзывы. Но некоторые серьезные научные журналы до сих пор пишут, что он был «популярен в богемно-ресторанном кругу»…
Но такова сила художественного высказывания. И показатель его актерского гения. В вечерних ресторанах, в парижских балаганах, в притонах усталый старый клоун машет мечом картонным. И даже опытные журналисты и академические ученые полностью отождествляют артиста с его героем… И увлекаясь «богемностью», «незнанием нот», фраком, как символом чего-то не народного (хотя для артиста фрак просто спецовка), забывают сказать, что Вертинский прожил жизнь прежде всего трудовую. Последний концерт он дал за несколько часов до смерти. Он всю жизнь читал, писал, учил языки... скорее всего, и ноты освоил. Хотя это на самом деле не имеет особого значения.
Нам сейчас довольно трудно представить масштабы популярности Вертинского с самого начала его карьеры. Керенского называли «печальным Пьеро российской революции», а ведь его прототипу не было еще и 30.
А уже в пятидесятые после первых выступлений Окуджавы его назвали «Вертинским для недоучившихся студентов». Никаких сомнений у советских чиновников в том, что это имя всем известно, не было.
- Вертинский пел в микрофон?
- Сначала нет, микрофон еще не изобрели. Потом в микрофон. И надо сказать, что ему (и нам) очень повезло. Звук в кино, микрофон, возможности грамзаписи кому-то помогли в карьере, а кому-то нет. Тембр голоса – вещь физиологическая, от артиста не зависящая. И у кого-то оказались «пластиночные голоса». А у кого-то нет.
- У Александра Николаевича были любимые композиторы?
- Он любил Шопена (как и все его современники), дружил с Рахманиновым, записывался в Польше на пластинки с Ежи Петербургским, автором «Синего платочка» и «Утомленного солнца».
- Ваши концерты песен Вертинского тоже включают исполнение музыки Рахманинова и Шопена. Это Ваш выбор или предложение концертмейстера?
- Это мой выбор, обусловленный не только стилистикой аккомпанементов Вертинского, включая и гармоническую и мелодическую составляющую, но и выдающееся исполнение музыки этих композиторов пианистом Олегом Вайнштейном, с которым мы и записали альбом из песен Вертинского.
- Вертинский по воспоминаниям очень не любил, когда аккомпаниатор играет строго по нотам, ему хотелось импровизации. А как проходила ваша работа?
- Олег Вайнштейн – пианист с масштабной сольной карьерой и лучший концертмейстер России. Ему подвластны любые жанры от самой серьезной академической музыки до материала, требующего абсолютной импровизации, так что наша работа проходила в полном взаимопонимании.
- По какому принципу вы отбирали песни для записи?
Говоря языком филологов – это корпус песен. То есть тот набор, который поможет наиболее полно представить творчество автора. Среди этих песен есть произведения на слова самого Вертинского, есть на стихи таких поэтов, как Александр Блок, Анна Ахматова, Сергей Есенин, Игорь Северянин, Георгий Иванов. Все они составляют целостное повествование о судьбе героя. И, конечно, их порядок в альбоме обусловлен театральными принципами.
- Александр Николаевич относился к стихам других авторов довольно свободно. А вы корректируете Александра Николаевича?
- Я никогда не переделываю тексты в ущерб логике и здравому смыслу. И не переписываю Александра Николаевича.
- Александр Николаевич – герой вашей дилогии «Серебряный век» - «Ар-деко». При этом довольно странно читать о нем у многих, как о представителе Серебряного века. Он успел еще и на Окуджаву повлиять, и на Галича и на Высоцкого…
- Да. Это очень интересная тема… Наверное, дело в том что Серебряный век это не только название периода, но и метафора.
На Галерной темнела арка,
В Летнем тонко пела флюгарка,
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.
А еще и серебряный бубенец, и серебряные руки.
Филологи до сих пор спорят, кто же первый сказал эти слова: Бердяев, Оцуп, Пяст, Иванов-Разумник. Мне, например, еще хочется вспомнить и про «серебряную латынь» - латынь эпохи ранней Империи, язык Сенеки, Марциала, Цицерона. Это словосочетание знал в то время каждый успевающий гимназист. Ну а каждый, как тогда говорили, думающий человек помнил Тютчева:
Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
«Я поздно встал — и на дороге
Застигнут ночью Рима был!»…
Так что этот наименование было, как мне кажется, какой-то частью культурного кода, а стало частью культурного мифа, в котором как произведение Серебряного века воспринимается все, не вписывающее в рамки советской эстетики. И в этом смысле Вертинский, конечно, представитель Серебряного века.
При этом, если быть научно точными, то Серебряный век закончился вместе со смертью Блока и гибелью Гумилева.
Вертинский после этих событий еще работал на сцене больше 35 лет. И базовые концепты его творчества все-таки относятся к другому периоду.
Для поэтов Серебряного века мотивы эмиграции, изгнания, возвращения, очень значимые для Вертинского, не являются базовыми.
Вертинский в силу отсутствия классического образования не обращается к античности. Трудно представить, чтобы он оперировал собственными именами Фермопилы или Гомер. И ему самому и его лирическому герою гораздо ближе стихи поэтов «Парижской ноты», недаром в своих воспоминаниях он цитирует Иванова, Ходасевича, Адамовича. «Когда мы в Россию вернёмся… о, Гамлет восточный, когда?...»
И в этом плане: и по времени творчества и по темам и даже по эмоциям – он поэт Интербеллума.
Но есть и еще одна вещь. Искусство – не только сфера человеческого духа, но и довольно конкурентная среда. Мы опять же со школы помним:
«Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?»
И в этом плане «отправить» в хронологически Серебряный век Ахматову, Вертинского, Иванова, Адамовича, создать видимость, что их творческая жизнь закончилась в двадцатые, удобно. Так же удобно, как год за годом утверждать, что романс устарел (а вот рок всегда в моде). Очень удобно превратить подлинные ценности в забытые. «Нету их. И все разрешено.»
Возвращаясь к вопросу, скажу: творческая жизнь Александра Николаевича продолжалась почти 50 лет: он застал Серебряный век, в котором успел побыть и Арлекином и Пьеро, Ар-деко, когда снял маску и стал всемирно знаменит, и начало оттепели, когда успел подружиться с Александром Галичем, оставившим о нем воспоминания. И оказался связующим звеном между, скажем, Александром Блоком и Окуджавой. И именно поэтому в нашем спектакле он стал таким своеобразным Вергилием, проводником и наблюдателем по «веку-волкодаву».
- Как творчество Вертинского повлияло на вас в творческом плане?
- Оформило и утвердило внутреннее право выходить на сцену с личным высказыванием. Мой дипломный спектакль, посвященный его песням, назывался «Я – артист. С гордостью говорю это о себе до сих пор.
- В одном из интервью вы сказали, что у нас не хватает премии имени Вертинского «за создание уникального художественного образа на сцене»…
- Нам еще и Александра Николаевича не хватает.
- Вы совершенно справедливо сказали, что Вертинский - уже классик. Но пустили бы его сейчас в Зал Чайковского или в «Зарядье»? А «Золотую маску» дали бы?
- Ох, не знаю насчет залов, возможно, сказали бы: не знаем, в каком жанре вы работаете и подходите ли вы нам. Точно так же с театральными премиями. Могли бы сказать: а вы вообще не имеете отношения к театру, консерватории тоже не заканчивали и покажите ваш диплом. А критики, которые и входят в экспертные советы разных премий, не баловали бы вниманием точно, о чем сам Вертинский говорил при жизни. Ну что интересного в нем для критиков? Выходит немолодой человек во фраке и под аккомпанемент пианиста работает один весь концерт. Хотя это и есть высочайший уровень профессионализма, как и успех у публики практически с первого до последнего выхода на сцену.
- Хотелось бы вам увидеть в Москве памятник Вертинскому?
- Наверное, да. Но пока меня радует, что есть памятник Достоевскому, для которого он в молодости позировал.
